Последний иерофант. Роман начала века о его конце - Страница 102

102

— Дельце одно еще с Челбогашевым хотели сработать, — продолжал он, все воодушевляясь. — Казначейскую карету-сейф остановить да взломать. Мне это раз плюнуть.

— Да ты что, вконец рехнулся! — яростно прошипел побелевший от злости Яхонт. — Ты что творишь, петух артынский! Мы на новое дело только едем, еще его не провернули, а ты уже с другим прешь. Нет хуже приметы, забыл, что ли, дурья твоя башка!

Когда проезжали мимо Харламовской аптеки, Думанский решил одним выстрелом убить двух зайцев.

— Мне бы на минуту заглянуть туда после вчерашнего «шатуна», куплю что-нибудь от мигре… э-э, от головной боли? Можно, а? — попросил он своих стражей. — Ну какой из меня сейчас взломщик без пилюли?

— Вот же стервоза! Старуха совсем распоясалась: напоила народ перед делом. Убью старую, если дело прогорит… — резко бросил Яхонт. — Давай, только одна нога здесь, другая там.

Думанский буквально ворвался в аптеку, попросил срочно телефонировать в полицию. Дремавший дежурный провизор — какой-то студент-фармацевт, видимо, подрабатывающий или практикант, вздрогнув от неожиданности, пожал плечами: «В полицию?! Форс мажор… Телефонируйте, что ж… Только недолго — хозяин строгий».

Фальшивый Кесарев уже направлялся к аппарату, как вдруг взгляд его упал на огромное окно в травленных по стеклу узорах. Прямо у окна тарахтел мотор с Яхонтом и другими подельниками. Они в упор, выжидательно смотрели на «хворого взломщика». Облокотившись на витрину с лекарствами, он отвернулся от окна и, закрыв спиной обзор, огрызком карандаша на оказавшемся под рукой листе бумаги торопливо нацарапал отчаянное послание, досадуя, разумеется, на еще сказывавшуюся неловкость кесаревских пальцев. Впрочем, такой способ «каллиграфии» показался ему теперь более комфортным, чем прежде, и по-своему даже оригинальным. Тревожное донесение ротмистру Семенову явно где-то застряло, иначе тот со своей жандармерией уже начал бы осуществление секретного плана Государевых карательных служб по наведению порядка, зато другой, лично знакомый правоведу адресат, по всем расчетам, должен был уже вернуться из Москвы.

Судорожно-«готический» шрифт вопиял: «Господину Алексею Карловичу Шведову лично! Я предупреждал полицию о готовящемся оборотнем Панченко убийстве Свистунова, однако, мне не поверили, пренебрегли точными сведениями. В итоге погибли два человека! Убедительно прошу Вас, примите необходимые меры на этот раз: сегодня готовится нападение на кассу Императорского университета!!! Malum consilium consultori pessimum».

Вспомнив неудачный опыт «собственноручной» подписи, на сей раз он, Думанский, ограничился единственным словом — «правовед».

Пошарив в кармане, он незаметно протянул сложенную вдвое депешу с четвертным билетом внутри молодому провизору, которому более всего пошел бы не белый халат, а студенческая тужурка.

— Ради всего святого, передайте полиции сразу, как только я уйду! Сведения чрезвычайной важности.

Проглядев наскоро содержание «чрезвычайной депеши», для чего ему пришлось оторваться от чтения нелегального издания партии социалистов-революционеров, передовой юноша неприязненно оглядел странного посетителя. По всей вероятности, он принял его за обыкновенного филера.

XII

В университет добрались, когда «верные люди», которые должны были сделать самую грязную работу, обеспечив все условия для «чистого искусства» такого виртуоза, как Кесарев, уже завершили свою отвратительную миссию. В одной из обширных аудиторий под охраной двух субъектов в надвинутых низко, почти до самых глаз кепи, судя по неумолкающему протестному ропоту, были заперты заложники — преподаватели и те, кто имел несчастье оказаться в тот момент рядом с ними. В воздухе витал кислый, ни с чем не сравнимый запах пороха. Шахматный узор керамической плитки пола, затоптанного грязной уличной обувью, был нагло нарушен. Адвоката покоробило при мысли, что он будет сейчас грабить главную альма-матер Империи, в том числе и своих коллег-юристов.

— Давай туда, поскорее! — едва налетчики ворвались в узкий коридор университетской бухгалтерии, «Кесарева» толкнули в сторону кассы. — Вот твой инструмент, открывай скорее, некогда миндальничать.

Шагнув в полуоткрытую дверь, Викентий Алексеевич чуть было не споткнулся о тело кассира, беспомощно завалившееся между комнатами, рискуя удариться головой о сейф. Сжав зубы и буквально заставив себя перешагнуть через убитого, фальшивый Кесарев оказался таким образом в главной кассовой камере прямо перед массивным несгораемым шкафом. Кто-то быстро сунул ему в руки саквояж с инструментами.

— Ишь, нежный какой! В натуре барышня, — проворчал кто-то вслед. — Нет чтобы прямо по жмуру пройти, укусит он, что ли?

— А Яхонт-то каков фрухт! — донеслось до тонкого слуха дворянина Думанского. — Никогда не в деле — все-то в стороне, все-то он на стреме, будто малец или особый какой. Издаля наблюдаеть — антилигенция!

— Нашел чему удивляться! Он и есть особый фрухт политический, сознательный шибко. Таких, как мы, за людей не считает, гонит, будто скотину на убой, — заметил, кажется, Егорушка, зло сплюнув.

Оказавшись в относительном покое, Думанский для вида вытащил из кожаного баула несколько крючковатых железок в смазке, о назначении которых мог лишь догадываться, и принялся для вида ковыряться в замке. «Что будет, когда они поймут, что я не в состоянии открыть его? Если скажу, что в участке меня ударили головой об стенку и теперь у меня амнезия — неужели их удовлетворит такое объяснение? Тут бессмысленно придумывать оправдания».

102