Последний иерофант. Роман начала века о его конце - Страница 113

К оглавлению

113

Главный вывод, братья, который следует из более чем полуторастолетней нашей деятельности в этой стране: нам удалось провести лишь одну реинкарнацию на самом высоком властном уровне, и та оказалась практически бесполезной. Христианский уклад жизни, Православная Церковь с ее губительными для нас таинствами мешают осуществлению заветных масонских чаяний о полной, безраздельной и бескомпромиссной власти. За последнее время мы значительно отдалили общество от веры в распятого, морально и физически разложили образованные сословия и успешно реинкарнируем их представителей, да и низы уже не отличаются прежним «благочестием». Сам же царь и его семья (если игнорировать замусоленный церковными фанатиками факт о пристрастии Николая и Александры к курению табака) по-прежнему являют собой редкостный пример чуть ли не живой православной иконы — этого нельзя дальше терпеть, и нужно во чтобы то ни стало подменить Николая путем все того же ритуального внедрения в его плоть души достойнейшего из наших братьев или управляемого, слабовольного человека, чтобы подмененный царь стал абсолютной марионеткой в наших руках. Для этого мы должны организовать слежку за каждым царским шагом, стараясь, конечно, при этом максимально отдалить Николая от Церкви (a propos, нельзя пренебрегать и тем вышеупомянутым обнадеживающим фактом, что Николай II — внук фактического самоубийцы и что, как уже говорилось, страшное родовое проклятие ложится как раз на три поколения прямых потомков самоубийцы, которые особенно уязвимы для так называемых «бесовских сил»), и, улучив момент, когда он продолжительное время не будет причащаться (слава Творцу, мы добились-таки только одного обязательного для «доброго христианина» причащения в году!) провести срочную обреченную на успех реинкарнацию!

Чтобы оснавательно подготовить операцию, сопоставить все pro et contra, подменить ближайшее окружение Николая, наконец, подобрать наиболее подходящую для транспортирования в тело царя личность и выверить до деталей всю операцию — от внедрения в ближний круг до самого ритуала, по моим расчетам, нам понадобиться не более пяти лет.

Таким образом, используя фактор родового проклятия, мы исполним заветы своих предшественников, сокровенные чаяния многих поколений братьев в буквальном смысле обретут плоть, а власть в России упадет к нам в руки как созревший плод, чтобы уже никогда не быть упущенной, на радость нашим врагам.

С.-Петербург. 13 января 1900 г.

Закончив чтение, Викентий Алексеевич Думанский, никогда не ставивший под сомнение государственных основ своей великой Родины, даже не допускавший мысли, как можно желать ей зла под видом добра, и с кровью славных предков, с молоком матери впитавший беззаветную Русскую преданность Богу, Царю и Отечеству, наверное, впервые по-настоящему глубоко, до физической боли ощутил, какая страшная беда нависает и нависала все эти столетия над его многострадальной Россией и какая грандиозная ответственность легла на его плечи в тот момент, когда он волею судеб стал обладателем этого тайного архива бого- и человеконенавистников. Перекрестившись так, будто с каждым касанием в него впивались терзавшие Спасителя гвозди, дворянин Думанский туго перевязал все папки одним кожаным ремнем и, погрузив их обратно в масонский баул, крепко прихлопнул крышкой…


Думанский размышлял, как ему поступить с масонскими списками. Бумаги были такой разрушительной силы, перед которой все на свете бомбы выглядели безобидными новогодними хлопушками.

Сначала он решил послать все содержимое обер-прокурорского сундучка по почте Шведову, но тут же отказался от этой мысли. Ведь на некоторое время бесценный предмет окажется в руках служащих почтового ведомства и одному Богу ведомо, сколько там масонов, обитающих в телах скромных неприметных тружеников.

Следующей его мыслью было разделить драгоценные бумаги на две части, отправив одну часть Шведову, а другую — ротмистру Семенову, курирующему дело. Но, проведя некоторое время в напряженном размышлении, Викентий Алексеевич в результате поступил следующим образом.

Московский список он старательно завернул в кусок брезентовой ткани и упрятал в холщовый дровяной мешок (чего только не хранилось «для оказии» в кладовой Никаноровны), который поместил в северо-западном углу чердака возле лаза на крышу.

Со страницами, где значились списки петербургских инкарнированных, он поступил куда более изощренно. Изобретательный правовед спустился вниз к подъезду, где по обе стороны стояли пожарные бочки с водой. В правой уже хранилась шкатулка с драгоценностями. Руководствуясь то ли осторожностью, то ли врожденным чувством симметрии (а может быть, тем и другим одновременно), Думанский камнем разбил лед на той бочке, которая располагалась слева. Затем свернул страницы в плотную трубку наподобие древнего свитка, туго перетянул бархатной женской подвязкой, поместив в черный шелковый чулок вместо футляра, и не без труда, через узкое горлышко, протолкнул в приготовленную заранее четвертную бутыль. «Никаноровна раздобудет еще не одну для своего любимого спирта».

Вначале он предполагал герметически запечатать эту бутыль сургучом и утопить в пожарной бочке во дворе, но потом вспомнил, что, полная воздуха, она будет упорно всплывать на поверхность. Порывшись среди «продовольственных запасов» Никаноровны, он нашел увесистый мешок с солью. «То, что требуется!» Аккуратно досыпав солью бутылку, Думанский, за неимением сургуча, запечатал стеклянное вместилище бесценных сведений при помощи обыкновенной хозяйственной свечи, так что предварительно заткнутое пробкой горлышко стало напоминать шляпку крупного шампиньона, и осторожно погрузил его в воду, на самое дно пожарной бочки.

113