Последний иерофант. Роман начала века о его конце - Страница 127

127

Мансуров все эти дни был осторожен, как лис, реинкарнированный Думанский-Кауфман затворился в своем особняке на Каменном, уложенный в постель пневмонией, так что ожидать его участия в ближайших заседаниях Высшего Совета не приходилось. По прибытии во дворец и при отъезде гости с удивлением созерцали высокий забор, неожиданно выросший с обеих сторон Семеновского моста, подход к которому был перекрыт усиленным полицейским оцеплением. По непрекращающемуся шуму и ругани, доносившимся из-за забора, можно было догадаться, что мост закрыт на срочный ремонт.

Князь-граф молча ходил по этажам своего нового владения, то и дело подозрительно вглядываясь в лица еще несколько дней назад надежной прислуги — единственной категории людей, не покидавшей дворец круглыми сутками. «Кто знает, что они могли видеть в ту злополучную ночь? Нужно срочно избавляться от всех, как можно скорее набрать новых! Списки тоже — если лежат себе в карете, и хорошо, ее не станут сейчас поднимать… но вдруг взбредет в голову какому-нибудь ретивому подрядчику?! Да нет: холод, зима — раньше Пасхи никак не соберутся, не должны, а уж там-то все решительно изменится… Кауфман не может отказаться от нашей Великой Цели и своего обещания! Только бы не сорвалось, только бы не сорвалось! О, Magna Veritas, о, Magnum Incognitum!»

II

От сильной боли в затылке и жгучего, приводящего в чувства ощущения ледяной воды на лице, волосах, воды, стекающей по плечам и шее на спину, он окончательно очнулся. Над ним был невысокий, неоштукатуренный кирпичный свод — судя по всему, это было подвальное помещение с одним маленьким зарешеченным окошком, но отсутствие естественного света в избытке заменял бьющий из-под потолка электрический — там, под маленьким казенным абажуром, точнее — плоским металлическим «блюдцем», болталась (по крайней мере, так казалось Думанскому, потому что в глазах плыли красные круги) электрическая лампочка высокой мощности, которая ослепляла его. Измученный адвокат сидел в Управлении полиции на стуле венской конструкции, только металлическом и выкрашенном в аспидно-черный цвет. Он был в одном нижнем белье, руки завернуты за спинку и схвачены наручниками. Все тело ныло, особенно плечи и шея, тупо болела голова и саднило лицо.

Привыкнув к яркому свету, Викентий Алексеевич увидел перед собой обер-офицера полиции, сидевшего в кожаном кресле за тяжелым, без эстетических излишеств письменным столом. На столе — только казенная чернильница, дело в грязно-рыжей картонной папке да стакан темного, крепчайшего чая в серебряном подстаканнике с чернью.

Арестованный, как только вернулось сознание, вспомнил тут же, что полицейские собирались доставить его в Управление. «Значит, это полицейский департамент и где-то здесь должен быть Шведов. Ну слава Богу! Только почему такой „радушный“ прием? Неужели никто ни о чем не предупрежден…»

Офицер взял в руки стакан и, с удовольствием прихлебнув чаю, продолжил смотреть Думанскому прямо в глаза. «Какой неприветливый сверлящий взгляд!» Викентию Алексеевичу было холодно, страшно хотелось пить и согреться. Прищурившись, с трудом шевеля губами, он попросил:

— Господин… Простите, звания не разберу… Рас… распорядитесь принести… принести чаю, будьте любез…

— Чаю??? — удивленно перебил офицер. — А шустовского коньячку не желаете-с?!

Думанский услышал издевательский смех за спиной: «Ха-арош гусь! Чаю ему!!! Х-ха!» — и только теперь увидел крепкого детину в форменной гимнастерке-косоворотке с погонами урядника, расстегнутой и без пояса, в кровавых пятнах (его, Викентия Думанского, крови?!), разминавшего кулаки-кувалды.

Офицер возмущенно продолжил:

— Нет, ты только посмотри, Дубов, какая редкостная скотина, а? Давно ты такого голубчика видел, а? Только очнулся, и опять за свое! Утомил ты нас, Кесарев… Будешь ты, наконец, отвечать на вопросы?! Говори, где твоя банда!!!

— Вы не смеете… — адвокат задыхался от горькой обиды и сознания невозможности расположить к себе этих слуг Государевых, убедить их в том, что он именно тот, за кого себя выдает, а не тот, чья личина скрыла его подлинный образ. — Прошу вас, господа, верить мне… Я адвокат Викентий Думанский, и это истинная правда. У меня сведения государст… ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ!

Офицер, вытирая платком взопревший лоб, расстегнул верхние пуговицы на кителе:

— Нет, это невыносимо… Кого ты здесь уже битый час за нос водишь, а?! Правду говори, мерзавец! Нам доподлинно известно, что ты особо опасный государственный преступник — на тебе же клейма негде ставить, Кесарев!!! Ох, лет двести назад я бы всю твою подноготную клещами из тебя вытянул, уж я бы тебя, вора, лично каленым железом заклеймил… Ну-ка, Дубов, поучи его еще уму-разуму — он нам все расскажет… Дай ты ему за упрямство!

Не успел Думанский что-либо возразить, как у него от мощного удара зазвенело в ушах, в глазах заискрило, и вместе со стулом он грохнулся на каменный пол, но на сей раз сознания не потерял, а лишь подумал, выплевывая с кровью зуб: «Это еще не Страшный суд, Викентий, суета земная… Одним кесаревским клыком меньше… Укрепи, Господи!» Усердный скуловорот-урядник щедро окатил его ледяной водой, и это в какой-то степени исполнило просьбу о… чае — не чай, так душ! Дубов рывком возвратил подследственного в прежнее, вертикальное положение.

— Ну-сс, что-то теперь скажете, а? — осведомился следователь.

Что мог сказать допрашиваемый правовед, дворянин, презиравший неправду?

— Я… уже сказал… Я адвокат. Имею ч-ч-чрезвычайные сведения… Выслушайте меня, р-ради всего с-святого…

127