Последний иерофант. Роман начала века о его конце - Страница 57

Пробудил Викентия Алексеевича тяжелый дух немытых тел и перегара. Он с трудом поднял отяжелевшие веки — над ним, под закопченным потолком, в табачном дыму висел этот животный смрад и казался почти осязаемым. Убежденный гигиенист, правовед лежал на грязном топчане в каком-то убогом помещении, рядом валялась засаленная, расплющенная подушка без наволочки, в бурых пятнах от раздавленных клопов! Охваченный отвращением, с нарастающим чувством тошноты, Думанский уселся на своем «аскетическом» ложе, обхватив руками голову, которая точно росла и вот-вот готова была лопнуть. «Господи, Господи, как меня занесло в этот вертеп? Неисповедимы пути Твои. Никогда бы не подумал, что окажусь в ночлежке… Сейчас ведь стошнит, чего доброго… Тьфу! Не подцепить бы какую-нибудь гадость… Но какое же убожество! Эти люди вокруг — немытые, нечесаные, нетрезвые… И ведь не тюремный барак — никто их насильно сюда не гнал, спят безмятежным сном… Выходит, им большего в жизни не нужно?! Не понимаю, ничего не понимаю!» Его блуждающий, ищущий хоть какого-то объяснения этому кошмару полубезумный взгляд различил наконец огонек лампадки перед небольшой иконой, почти под самым потолком. Спаситель сострадательно взирал на «человеков», безмолвно благословляя их сон. Викентий Алексеевич поспешил перекреститься — страх Божий охватил его.

Он выбрался на улицу в надежде вдохнуть свежего воздуха, но и здесь пришлось зажать нос — даже ветер был полон миазмами. «Значит, где-то рядом Горячее поле. Ничего не скажешь — места „заповедные“!» — Думанский сориентировался в бескрайнем петербургском пространстве. Ему вспомнились слова покойного инвалида о том, как душно в «столице». Думанскому захотелось помолиться об «убиенном», но вдруг он понял, что даже не знает имени новопреставленного раба Божия. Стало еще тяжелее на сердце — хотелось только скорее умчаться отсюда, очиститься, стряхнуть с себя морок ужасной ночи и найти хоть какое-то успокоение, хотелось забвения…

На счастье, Думанский увидел извозчичьи сани, остановил их отчаянным окриком:

— Эй! Ради Бога, гони в город! В город, да побыстрее. Проклятая вонь!

Внимательно оглядев клиента, охочий до бесед «ванька» попытался поддержать разговор и не спешил:

— Это ишо ничаво! Вот у нас в дяревне…

Викентий Алексеевич нетерпеливо забрался в сани, угрюмо оборвал:

— Молчи, деревня! Тобой пахнет! Гони давай, рубль получишь.

Думанский был доведен до скотства — в другое время он не стал бы грубить извозчику. Возница смотрел на него недоверчиво, но без обиды. Адвокат порылся в карманах, не глядя протянул тому первую попавшуюся кредитку. Ловко спрятав деньги за пазуху, извозчик весело воскликнул:

— Да разве ж я против? Целковый! Эва! За целковый я мигом! — И тронул так, словно у него выросли крылья. Викентий Алексеевич сам почувствовал облегчение, когда сани понесли в сторону Обводного и, подобно пламени свечи, вспыхнула впереди золоченая луковка белоснежной колокольни Новодевичьего монастыря.

Отпустив извозчика возле своего дома, уверенный, что самое страшное позади, Думанский направился к подворотне.

«Приведу себя в надлежащий вид, и тотчас — к Молли. Я должен сообщить о несчастье!» — решил адвокат. Увидев дворника в картузе и фартуке с привычным с детства номером дома на бляхе, Викентий Алексеевич обрадовался старому знакомцу, собрался было пройти во двор, но полновластный хозяин прилегающей к дому территории, подозрительно глядя на адвоката, преградил путь:

— Вы к кому же, господин хороший?

Думанский никак не ожидал такой встречи:

— Как это «к кому»? Что это ты, Василий? Напился, что ли, с утра и своих не узнаешь?!

Дворник обиженно насупился:

— Вы, ваше благородие, господин хороший, может, и барин, и вам с нашим братом можно по всей строгости, но хоть вы культурные, а ни за что ни про что и простого человека обижать не позволено. Я здесь уже сорок годов верой и правдой…

Лоб адвоката покрылся испариной.

— Да ты… Василий, голубчик, ведь я — Викентий Думанский!

— Я Викентия Алексеевича очень даже хорошо знаю, родителей его покойных поминаю. Добрый барин, зря ругаться не станет. Живет у нас, в последнем этаже, верно. Да и дома они сейчас. А вас, сударь, уж извините, не имею чести знать.

Думанский попятился, растерянно разводя руками и шепча:

— Как же это, Василий?

Он остановился в стороне от подворотни, в полнейшем отчаянии: «Да что же такое творится? Уму непостижимо! Всю ночь какой-то бес крутил, а теперь уже и в собственном доме не узнают! Дворник вроде действительно трезв как стеклышко…»

В этот момент Василий проворно распахнул ворота, и на улицу выехал служебный «бенц» Думанского. На заднем сиденье машины сидела супруга адвоката, в меховом капоре, рука об руку с мужем, одетым в то самое пальто и каракулевый «пирожок», что были на Думанском, когда он отправился к Молли.

Викентий Алексеевич кинулся было к автомобилю, пытаясь его остановить, но какое там: оставив на память о себе облачко бензиновых паров, «чудо техники» исчезло за углом. Хватаясь за стены, измученный адвокат побрел вдоль автомобильной колеи. Он глядел себе под ноги, следя за геометрическим узором шин, заметаемым снегом.

Вспомнился другой узор: звезды, циркули… В памяти Думанского оживилась жуткая картина гибели инвалида, поединок на краю провала. Правовед остановился, шатаясь, уставился на свое отражение в витрине какого-то магазина и обомлел: зеркальное стекло отражало растрепанного и запыхавшегося, с безумным блеском в глазах, профессионального вора и убийцу Кесарева!