Последний иерофант. Роман начала века о его конце - Страница 62

— Ты себя со мной не равняй, — наставительно ответствовал урядник. — Мне поболе будет, как старшему по чину, тебе, стало быть, помене. Урезонь-ка лучше буяна!

Думанский понял, насколько сам теперь беззащитен во власти той отлаженной полицейской машины, работу которой всю сознательную жизнь наблюдал лишь со стороны.

Внезапный душераздирающий кошачий визг привел городовых в некоторое замешательство. Этого было достаточно — почувствовав мгновенный прилив сил, адвокат рванулся в ближайшую подворотню, уповая на то, что двор окажется проходным.

Думанский не помнил, сколько продолжался этот гон, в котором он чувствовал себя беззащитным зайцем: впереди и по сторонам мелькали стены — с окнами и без, оштукатуренные и кирпичные, высокие и низкие, — они то сдвигались, образуя узкий проход, то распахивались вереницей дворов. Сзади заливались полицейские свистки, слышался топот кованых сапог и заборная ругань.

Вдруг Викентий Алексеевич услышал у себя за спиной характерные щелчки. «Выстрелы! — мгновенно сообразил адвокат. — Неужели решили меня застрелить при попытке к бегству?!». Он оглянулся: несколько подозрительных типов, выскочив, судя по всему, из какой-то подворотни, затеяли перестрелку с полицейскими. Когда, в изнеможении, хватая ртом воздух, Викентий Алексеевич остановился, слуги Государевы уже лежали на мостовой без признаков жизни. Незнакомцы, не дожидаясь, пока Думанский переведет дух, повели его через двор в соседний проулок. Тут он увидел мрачного вида карету; один из «спасателей» открыл дверцу, жестом приглашая «спасенного» внутрь. Внутри тоже был неприятный, какой-то «конспиративный» полумрак, но Викентию Алексеевичу ничего не оставалось, как войти. Он едва успел сесть, забиться поглубже, ничего еще не соображая, и карета буквально рванулась с места. «Господи, спаси и сохрани!» — взмолился про себя приват-доцент.

— Ну, здорово, братан! Здорово, родная душа! — неизвестный верзила сграбастал его, чуть не задушив в объятиях. — С избавленьицем! Не поспей мы, фараоны тебя бы уже в участок справили, а там и на… Подфартило — факт! Да тебя никак трясет всего — ух аспиды! Все б им манковать… Решил небось — совсем товарищи запропали, а мы, вишь, тут как тут. Тоже испугались, обыскались уж — думали, мало ли чего. Всяко бывает! Как говорится, Питер бока повытер. И точно, конфуз с тобой… А у нас-то… Знал бы ты, какая у нас лажа вышла! Погоди, приедем в трактир, расскажу.

— Наше почтение, свет Андрей Степанович! — послышалось из полумрака странной кареты дружески-вальяжное, почти ироническое приветствие. Этот голос с характерной интонацией заставил и без того напуганного Думанского подскочить на месте.

— Ну-у! Чувствовал — веришь? что найду тебя в конце концов! Легок ты на помине, Андрюша. Что ты, что ты, друг мой родной! — обладатель знакомого голоса предупредительно положил ладони адвокату на плечи и бережно усадил его. — Нервы дело тонкое, беречь их надо, а ты — распускаться. Совсем это не годится. Еще кулаками махать начни. Кто мог подумать, что так выйдет? Я тоже ведь не полицейский архив — ну вышла неувязка, не разобрался как следует с этим Кесаревым, что ж ты теперь будешь на меня «ножи точить»? Невелика трагедия — исправим!

— Сатин?! Алексей Иванович? — пытаясь унять дрожь, сипло выдохнул Думанский. Он только теперь поймал себя на том, что совсем не узнает своего голоса, но это было неудивительно.

— Ошибаешься, Андрюша. Я теперь такой же Алексей Иванович, как ты Василий Всеволодович. Все выслеживаешь своего адвокатишку и ничего не знаешь! Позвольте представиться: Казимир Петрович Панченко.

— Казими-и-ир Петро-о-вич! — передразнил его неизвестный. — Для братца ты клиента так не просеивал, паленого мокрушника выбрал… А сам-то, слышь, братуха? В Париж отваливает!

— Не хватит ли, а? Сколько можно попрекать! Я понятия не имел, что Кесарев замешан в мокрых делах — вроде все у него было чисто. Еще Думанский этот, будь он неладен, начал копаться, как свинья в помоях… А я и не предполагал, что ты такой щепетильный — тоже мне барышня из благородного пансиона. Подумал бы лучше, какие за тобой самим делишки водятся! Да и вообще — велика ль разница? Вася Челбогашев ничего не потерял, став Андреем Кесаревым. Был вор с ходкой, стал вором без ходки. Вору всё в пору — лишь бы не попался! В Париж, кстати, я не сразу уезжаю — для начала следует в Златоглавую визит нанести, и тебе это, между прочим, хорошо известно. Так что без толку суетиться — думай лучше о деле.

От страха и изумления «Кесарев» сидел ни жив, ни мертв. Он весь превратился в слух, но сквозь барабанную дробь сердца никак не мог вникнуть в суть разговора, да и вообще не понимал, как это может быть: «Кого же я тогда видел убитым, если не Сатина? А если он все-таки жив и говорит сейчас со мной, что у него общего с этой швалью? Нет, наверное, это кто-то другой, просто похож. Может действительно Казимир… как бишь его? Да сам-то я на кого теперь похож… А разве у Кесарева есть брат? И кто такой Вася Челбогашев, в конце концов?! Он же по документам следствия Дмитрий… О Господи! Угораздило меня попасть в этот кошмар! За что, Господи? В чем провинился я перед Тобой?»

Мрачная карета остановилась неожиданно. Викентию Алексеевичу пришлось напрячь последние внутренние силы, чтобы хоть как-то сосредоточиться и следить за обстановкой. Первыми на свет вышли верзила и Сатин-Панченко. Еле держась на неверных, неслушающихся ногах, выбрался наружу и Думанский, который, как ни старался, по-прежнему не понимал ничего. Они прошли незнакомым темным переулком на довольно широкую, но малолюдную улицу. Адвокат огляделся и сообразил-таки: «Вроде бы это Греческий… Да, несомненно Греческий! Значит, мы на Песках». Впереди виднелась крупная, но без претензий и особых примет трактирная вывеска: «Углич». То, что его «освободители» направились прямиком в трактир, Думанского совсем не удивило: в подобных непрезентабельных заведениях, каких немало попадается в кварталах между центром столицы и окраинами, «фартовая» публика частенько назначает встречи (в случае полицейской проверки в лабиринте окрестных дворов можно легко затеряться и уйти от любого преследования). Действительно, в отдельном помещении за накрытым столом честную компанию уже поджидали рыжеволосый тип с изъеденным оспой лицом и молодая женщина, милое личико которой портили довольно вульгарный макияж и чересчур завитые кудри. Одета она была слишком ярко для порядочной дамы и вызывающе дорого для посетительницы заурядного трактира. Парень сидел насупившись. Запустив в буйную шевелюру пальцы одной руки, а другой подперев подбородок, погруженный в угрюмое молчание, словно хотел отгородиться от кабацкой пьяной болтовни и завыванья граммофона, доносившихся из главного «зала», однако все это не помешало Думанскому опознать в рыжем да рябом налетчика, оглушившего его в подворотне савеловского дома. «А Молли-то была права — это не был случайный налет. За Викентием Думанским охотились, мерзавцы!» Приятель «Казимира» Сатина, тот, что называл перелицованного Викентия Алексеевича братом, гривуазно ущипнул «даму» за локоток, в то время как первый, изображая джентльмена, галантно склонил голову: