Последний иерофант. Роман начала века о его конце - Страница 92

— Господи! Как это возможно?! Да что с тобой стряслось?! — вырвалось у испуганной до полусмерти Молли.

Грубо отстранив женщину, «Думанский» оказался в прихожей и тоном провинциального актера, поднаторевшего в амплуа героев-любовников, произнес (причем было заметно, что язык его заплетается):

— Я в полном аж-журе, мадемуазель, и соответствую-с… — Затем он без приглашения молча прошел в гостиную.

Сердце Молли оборвалось, она поняла: случилось что-то страшное.

— На улице совсем скверно — факт! Но ведь это не помешает нам приятно провести вечерок? Развлечемся, а? — бесцеремонно осведомился гость. Покачиваясь, он потянулся влажными губами к руке Молли.

Девушка отшатнулась:

— Quelle honte! Votre conduite est insupportable!

«Да он совсем пьян! Или может, мне все-таки чудится?»

— Викентий! Ради Бога, объяснитесь. Я должна знать, что с вами произошло… Чем я могу тебе помочь? — она пыталась заглянуть ему в глаза.

Думанский раздраженно отмахнулся:

— Все эти чувствия ни к чему! Подумаешь! Ну, может, и перебрал накануне, а теперь… — Он издал неприличный звук, выпустив воздух через выпяченные сжатые губы, как бы иллюстрируя происшедший с ним конфуз. — В общем, устал малость… А ты не задавай вопросов! Не ж-желаю-с! И зачем этот твой французский? Н-не люблю!

С этими словами отяжелевший «Думанский» плюхнулся в то самое кресло, возле которого еще так недавно, так вдохновенно говорил Молли о своей любви.

Молли начинала терять самообладание. «Не его слова, не его жесты! Откуда эта отвратительная развязность?»

— Милый, тебе плохо, я понимаю, но главное сейчас — отдохнуть и успокоиться…

Однако казалось, слова ее не доходят до сознания Викентия.

— Да ты сама успокойся! — оборвал «Думанский», грубо обхватив растерявшуюся Молли за плечи и пожирая ее мутным, плотоядным взглядом.

«Боже! Он обращается со мной как с кокоткой!» Молли дрожала от негодования и отвращения: на глазах у нее «Думанский» самым необъяснимым образом все более превращался не в повесу даже — в банального уличного хама.

— Ну что, развлечемся? Водочки, икорки, а может, фруктов, шампанского? Я-то всю эту ерунду, конфеты и прочее, терпеть не могу, а ты, наверное, предпочитаешь с шиком?

Молли молчала, с ужасом ожидая продолжения — то ли еще будет?

— Никак у тебя чего-то с нервами, киска? Врачи в таких случаях порошки прописывают, а по мне, от нервов одно лекарство: выпей хорошенько — и все как рукой снимет. Вернее средства нету, это я тебе говорю… — он запнулся, — Викентий Думанский!

«Нет! Он не такой! — упрямо твердила про себя Молли, едва сдерживая слезы. — Он благородный человек. Он чистый, чистый…»

— Прошу тебя, Викентий, не надо так… Тебе совсем не идет… Глупость какая! Абсурд! Я не узнаю, не узнаю тебя, не пугай меня! Это жестоко, в конце концов! Как ты груб… И откуда эта бульварная пошлость — «киска»?! Quelle honte!

Она опять невольно перешла на французский. Но мольбы ее не трогали Викентия! Он всем своим видом выражал полное непонимание и, казалось, даже презрение к подобной реакции Молли. Отчаявшись, она наконец зарыдала, закрывая ладонями лицо.

— Ну вот еще! — поморщился гость. — Я же сказал, не надо сцен. Тоже мне недотрога! Терпеть не могу бабью сырость… И надоело мне это французское сюсюканье — я не голубь ворковать тут! Принеси-ка лучше чего поесть или прикажи кому-нибудь — я голоден как волк. — Он с бесстыдной улыбкой заглянул в самые глаза Молли. — Какой с меня толк, с голодного? А? И не упрямься, киска, уж я-то прекрасно знаю, чего тебе хочется!

Думанский бесцеремонно взял Молли за подбородок, она инстинктивно отпрянула, ударив его по руке.

— Не прикасайтесь ко мне!!!

— Да ты что, совсем уже того?! Я тебя живо вылечу от всех хворей разом. А ну пошли! — распалился «Викентий».

— Оставьте меня! — все с тем же отвращением повторила Молли, уклоняясь от назойливых объятий. — Я прошу — не надо! Мне плохо!!! Я хочу остаться одна! Вам лучше прийти в другой раз… завтра.

На лице гостя застыла гнуснейшая ухмылка. Столь решительный отпор обескуражил его. И теперь он не знал, что предпринять дальше.

«А вдруг это действительно не Викентий? Возможно ли? — мелькнуло у Молли чудовищное предположение. — Даже если не Думанский, однако как внешне похож… Но тогда КТО же это?» Успокаивая скорее себя, нежели гостя, Молли как можно равнодушнее и тверже произнесла:

— Знаешь, нам действительно следовало бы увидеться завтра, а сейчас уходи. Так будет лучше для нас обоих. Мне нужно с тобой о многом поговорить, но не теперь.

Однако гость не унимался, хотя его уже порядочно развезло. Он, подобно трактирному буяну, уже готов был рвануть рубаху на груди.

— Что же ты ломаешься-то? Я ведь тоже ч-человек! У меня, может, горе, а ты мне от ворот поворот… Ну скажи, может у меня быть горе? А? — Он перешел на крик: — Да если б ты знала, что я сделал! Что я сделал!!! Да меня… Все вы такие! Под тарантаску меня подвести хотите, твари?! Жилы из меня тянете, на палку наматываете! Смерти моей хотите?!

«Думанский» зарыдал, пьяно размазывая слезы по лицу, однако вид его не вызвал у Молли ни капли сострадания, зато убедил ее, что этому странному типу ни в коем случае нельзя ни напоминать о «его» записке, ни рассказывать о приходе Кесарева, ни вообще о чем бы то ни было…

— Возьму и повешусь сейчас! Прямо здесь! — ревел он. — Не веришь? Вот сейчас, извольте-с, к вашему у-до-воль-ствию, на галстуке. Погоди… Не развязывается, ч-ч…т! А-а-а! Не хочешь?! Нервишки хилые?