Последний иерофант. Роман начала века о его конце - Страница 86

Под электризующим взглядом не в меру возбужденной посетительницы даже в стенах собственного рабочего кабинета почтенный профессор чувствовал себя неуютно:

— Ради Бога, сударыня, не волнуйтесь так! Положим, четыре дня — еще не такой большой срок. Быть может, он уехал… э-э-э… куда-нибудь в другое место? Ну, скажем, загулял где-нибудь. Или подобное с ним не случается? Вы не допускаете… Хм… Постойте-ка! Тут к нам действительно попал один неизвестный господин и, кажется, как раз четыре дня назад, только вот… Хм… Даст Бог, это не ваш супруг, сударыня.

Профессор поспешил направить даму на хирургическое отделение, и та тут же упорхнула, оставив его в покое, причем ему показалось, что по лицу сбившейся с ног любящей супруги пробежала едва заметная тень ехидства.

Строгий хирург, поблескивая стеклами пенсне, осведомился:

— У вашего мужа имелись какие-то особые приметы?

— Приметы? — печальное личико картинно удлинилось.

— А что вас так удивляет? Я не оговорился — приметы… Чтобы вам зря не смотреть… Всякое, знаете, бывает — некоторые зрелища не для слабонервных дам.

— Нет, нет, я уверена, это не тот случай! — В глазах «потрясенной» госпожи «Челбогашевой» стояли слезы. — Но уж если так необходимо, то пожалуйста: ему тридцать девять лет, каштановые волосы, глаза серые… На левой голени у него шрам, собака укусила. Ах, простите — на правой конечно же! Такое расстройство, в голове все путается… Во-от. На правом плече — родинка. На шее серебряный крест и эмалевый образок ангела-хранителя. Чего ж вам еще?

— Судя по всему, больше ничего — и так предостаточно… Видите ли, господин, похожий по описанию на вашего мужа… К сожалению, он находится у нас, — смущенно произнес доктор.

— Ну слава Богу! Наконец-то! Где он? Что с ним? Как он себя чувствует? И почему «к сожалению»? Значит, что-то опасное? Что же вы молчите?! Могу я сейчас пройти к нему? — вскочила со стула взволнованная «Челбогашева». — Скорее же проведите меня в палату!

Эскулап понуро отвел взгляд в сторону:

— Крепитесь, мадам. Он, увы, в морге. Скончался уже в больнице, не приходя в сознание… Впрочем, может, это все-таки не ваш муж: возможно сходство. Всегда есть надежда, право же.

Посетительница пронзительно вскрикнула, «потеряв самообладание», схватилась за сердце и «упала в обморок». Врач бросился приводить ее в чувства, крикнул на помощь фельдшера. Совместными усилиями несчастную вдову бережно усадили на стул, дали понюхать нашатырь, фельдшерица принесла графин с водой. «Челбогашева» залилась слезами и водой из стакана.

Однако всего через пару минут, прекратив рыдания, она слово в слово, теперь уже без запинки, повторила описание примет и спокойно дала необходимые показания приглашенным полицейскому дознавателю и судебному эксперту.

Наконец ее повели опознавать покойника. Сразу узнав своего благоверного, «вдовушка» в рыданиях распростерлась прямо на полу перед цинковым столом, затем прижала неподвижно свисающую холодную руку мертвеца к своей щеке (вернее, к вуалетке) не переставая убиваться: «Митя, Митенька, родной мой!» Дознаватель и главный врач через силу увели ее, пытаясь утешить и выразить соболезнования.

Следующим утром «Кесарев» опять оставил малину для исполнения блатного плана, мысленно, однако, просчитывая путь к своему долгожданному вызволению из плена. На сей раз он отправился к Шерри наставить ее, как следует действовать, чтобы беспрепятственно получить за подложного покойника мужа страховку. Добираться пришлось довольно далеко: жительствовала она на Выборгской стороне в одном из тех домов, которым какой-то городской остряк дал меткое прозвище Ноева ковчега. Поднявшись на четвертый этаж по крутой черной лестнице (парадные здесь вообще отсутствовали), пропитанной невыносимым кошачьим духом и парами несвежих щей, он позвонил в дверь квартиры, где в одной из комнат обитала кафешантанная дива.

— Войдите, не заперто! — раздалось откуда-то из глубины.

Войдя и взглянув на Шерри, Думанский на мгновение почувствовал сильнейшее желание извиниться и немедленно броситься вон. Не ведающая стыда хозяюшка стояла перед ним совершенно обнаженная, точнее, из всей одежды на ней были лишь шелковые бальные туфельки и чулки из черного кружева с пунцовыми подвязками в виде бантов.

— Ну как? — спросила она, любуясь предполагаемым эффектом, проверенным на бесчисленном множестве посетителей противоположного пола. — Перед тобой раскрылась вся земная красота, воплощенная в форме одной-единственной и неповторимой женщины! Иди же ко мне — океан любви с мистическим обаянием! Вот моя рука, с тобой хоть в преисподнюю!

— Сударыня, недосуг мне в преисподнюю! И вообще — все это совсем лишнее…

Думанский инстинктивно отшатнулся. «Интересно, в какой скверной пьесе она позаимствовала эти „колдовские“ перлы? — подумал он с отвращением. — Или сама сочинила? А уж надушилась-то! Этой копеечной дрянью не брезгуют разве что белошвейки из какого-нибудь подвального ателье».

Ему вспомнилось, как еще студентом первого курса он поддался однажды на уговоры приятелей и посетил «веселый дом» мадам Остренковой. Услышав имя, которым представилась ему «жрица любви», Викентий тогда долго не мог разогнуться от смеха. Вчерашняя полуграмотная крестьянка, успевшая зато усвоить уроки «галантной словесности» на столичной панели, окрестила себя… Гангреной! «Вот такими путями и распространяется просвещение, то самое — „разумное, доброе, вечное“, которое, вероятно, посеял некий почитатель господина Некрасова из разночинцев в одно из ночных посещений окрестностей Сенной», — подумал уже тогда юный правовед.