Последний иерофант. Роман начала века о его конце - Страница 98

— Ты, Петруша, не узнал случайно, когда ж теперь нам ожидать адвокатишку этого в своем пуленепробиваемом фургоне?

Петруша кивнул:

— Как же! Знаю точно: как и прочие они — приезжают каждую пятницу в одно и то же время к шести часам и ровно в двенадцать ночи покидают особняк. Охрана при этом всегда наготове. Выходят на улицу и охраняют. Начальство мое, привратник из солдат-инвалидов, так он говорит: «на зимних квартирах, братцы». А какие они ему братцы, не пойму — немчура! Живут скрытно, в потайном месте. По дому-то расхаживают, кожей поскрипывают, зыркают кругом, точно подозревают тебя в чем. Оружия у них — до зубов, пистолеты большущие в деревянных кобурах — не подступишься, и никак мне не высмотреть, где, значит, у них «казарма» — может, в подвале, а может, и еще где. Такие же и при карете адвоката будут. Эту дуру железную охраняют две пары верховых — сзади и спереди.

— Выходит, всего четыре человека?

— Да точно, не сомневайтесь, хозяин! Я только четыре видел, а других там нету — впереди два и сзади двое.

— Да верю я, что ты до четырех считать умеешь. Ты, я смотрю, парень смекалистый! — пошутил «Кесарев»-Думанский. — А насчет охраны я что-нибудь придумаю. Это наша забота — справимся! — заверил он, еще раз уточнив: — Так, значит, в пятницу?

— А то! Как всегда, после двенадцати. Я ж говорил, они всегда по…

— Вот и лады. Вот и хорошо… — «Кесарев»-Думанский имел теперь точные сведения о том, когда можно готовить «встречу», и с трудом сдерживал волнение. — Молодчина ты. Большую службу сослужил — сколько узнал, проверил. Теперь и дело серьезное можно затевать. Получай за работу.

Адвокат отсчитал ушану три сотни. Новые банкноты хрустели, как квашеная капуста на зубах. И этот хруст, и сам вид «больших» денег (пятнадцатилетнему связному впервые платили так щедро) подействовали на паренька завораживающе. У него пересохло во рту:

— A-а… а что теперь делать, хозяин? Я для вас на все готовый!

— Голова у тебя что надо. Береги себя, а я тебя найду, когда понадобишься, — тогда всерьез рассчитаемся. Если твоя наводка верная я о тебе, Петруша, лично позабочусь.

Обрадованный паренек улетел как на крыльях, а Викентий Алексеевич направился «на хазу», озабоченно повторяя про себя: «Следующая пятница, в полночь… Ближайшая пятница…»

Поднявшись по лестнице то ли «малины», то ли дома терпимости, где куролесит отвратительная безумная старуха да «отлеживаются» ее отпетые клиенты-подельники, Думанский встретил у проклятых дверей очередного из них — субъекта мужицкого вида. Тот хмуро кивнул:

— Здорово! Чего-то старуха-то не открывает? Битый час уж тут околачиваюсь… Жаль, жаль Митьку, да что тут поделаешь… Ну ты и осмолился! Физия гладкая — почти студент-губошлеп. Га! Ты ж так своими усами гордился — девочки же теперь замечать перестанут.

Думанский оглядел визитера с головы до ног. «Колька-Яхонт, что ли? Тогда я как „Кесарев“ должен его узнать».

— Здорово, здорово! А за кукол этих ты не беспокойся, да и не до них мне теперь. Зато меньше похож на розыскные листовки, — ответил Думанский и прогромыхал по двери кесаревским кулачищем.

Яхонт ухмыльнулся:

— Да уж, преобразился! На их картинках ты не фраер.

— Ну чего барабаните? Мертвую тишину нарушаете, — проворчала Никаноровна, наконец открыв дверь.

Яхонт прошел мимо нее в «гостиную», поискал глазами по комнате.

— Не бунтуй, старая, и не хнычь! Водка-то есть? Наливай! Выпьем за упокой делового человека, помянем товарища как водится.

Адвокат молчал, боясь сказать что-то лишнее.

— А ты никак язык проглотил? Не ожидал, что найду? Я не уголовка — мне раз плюнуть. — Яхонт нашарил в полумраке графин со спиртом, налил сам — себе и «Кесареву». — Ну, давай по полной! Пусть земля ему будет пухом!

Думанский послушно хватанул спирту, попытался запить водой, но поперхнулся и закашлялся, а лицо его исказила мучительная гримаса. Яхонт хорошенько треснул «товарища» по спине, от неожиданности тот просипел:

— Благодарю вас, не стоит беспокоиться!

Яхонт сел в кресло и, внимательно наблюдая за «Кесаревым», решил, что ему одновременно привиделось и послышалось.

— Родная душа, где же ты видел, чтоб спирт водой запивали? Были бы у печени руки, они бы глотку задушили!

Думанский налил еще стакан медицинского, пододвинул бандиту. Яхонт выпил залпом, ни слова не говоря. Ни одна черточка на его «протокольной» физиономии не дрогнула. Он не спеша отошел к окну, встал к нему спиной, постоял так с минуту, затем произнес медленно, четко выговаривая каждое слово и глядя куда-то в угол комнаты:

— А знаешь, Андрей, есть вещи красивые и некрасивые…

— Хорошо. То есть очень жаль… Но я что-то ничего не понимаю, — пожал плечами «Кесарев», чувствуя тепло, разлившееся по телу, и тупую тяжесть в затылке.

Яхонт недовольно повел головой и тут только посмотрел Думанскому прямо в глаза:

— Не знаю уж, как по-твоему — может оно и хорошо, только придется тебе, милок, платить за своего дружка. Я матерьялист и так считаю — всякое деяние должно быть оплачено, у всего есть цена. Ну что ж ты, друг ситный, кого ты на мякине провести хотел? Что же вы с Сатиным бабу-то в дело взяли, если меня хотели обставить? Кудесники! Это ж какая история получается — я добываю для всей вашей братвы работу, ксивы «чистые», чтобы жили вы безмятежно, а вы мне — вот тебе, Яхонт, наша щедрая благодарность?! За сявку-болвана держали? За что ж так немилосердно? Обидно — серье-езные люди, а обращаетесь со мной как с фраером.